Шэдоу отказался от неё, и впервые Лора решила ему довериться — там, где, как она думала, ещё была кровь, оказалось тело, поглощённое автолизом. Жизни в нём уже не было, одно самопоглощение — и Лора наконец-то слышит, что ей говорят. Они лежат в окружении надгробий, назойливое солнце подсвечивает каждый сантиметр лица Шэдоу, его спокойные глаза и пятнышко на горловине футболки, всё почти так же, как раньше, и Лоре хочется выть: он больше не её, с каждой секундой она понимает это всё лучше. Всё закончилось.

Он мог бы злиться — она была бы рада, она этого заслуживает, но он ни разу за всё это время не повысил голос. «Суини умер» проваливается между новостями, Шэдоу говорит об этом между делом, и на этот раз его спокойствие раздражает Лору. Может, он слишком много времени провёл со Средой, и некоторым смертям перестал придавать значение. Может быть, он вообще не такой, каким она его представляет.

Лора переворачивается на спину, чтобы Шэдоу не увидел её лицо.

***

Лужа его крови выглядит так, будто он умер несколько минут назад — кровь густая, слишком густая, наверное, похожа на кисель, но свернуться не успела. Лора сидит рядом, рассматривая испачканные ботинки; тело Суини она пока не видела, потому что видеть не хочет. Самеди говорил про две капли, но Лора в ярости — той ледяной, что сковывает движения, несёшь себя, чтобы не расплескаться. Хочется вылить в это застывающее озеро ебучее зелье и искупать Суини в его же крови.

Украденной из кухни чайной ложкой, трижды промахиваясь мимо узкого горлышка — руки в железе — Лора пропихивает во флакон кровь, как таблетки в собачью пасть.

Сложенный пополам Суини носами ботинок почти дотрагивается до асфальта.

***

У неё нет плана. И мыслей нет — одна бесконечная неготовность смириться с двумя утратами за день. Шэдоу она решила отпустить, а Суини ничего не может сказать против. Может быть, он проснётся, как спящая красавица, и спросит, нахуя она его разбудила. Скорее всего, так и будет. Лора просто преследует то, что давно разложилось: в ней, битве, браке, багажнике, холодильнике. Хобби такое.

Восемь часов до Нового Орлеана кажутся пыткой, дважды Лора чуть не въёбывается в медленно ползущие по шоссе машины, да что там, она хочет въебаться, но это ей ничего не даст. В прошлый раз монету запихнули обратно в грудную клетку — на этом мысль обрывается, потому что Лора понимает, что сделать это некому.

Самеди и Бригитта смотрят всё тем же припудренным взглядом. Раньше это раздражало, будто на тебя смотрят снисходительно — мягкую насмешку Лора ненавидит больше всего — но так же они смотрят и на приволоченный среди ночи труп, и она на секунду успокаивается, чужое безразличие (они ведь его друзья) значит, что для Суини смерть важна настолько же, насколько и для лоа — много и ничего, как утренняя чашка кофе, бармен из соседнего бара и назойливые туристы. Его смерть в порядке вещей.

Они даже разрешают вывалить его тело прямо на стол (интересно, почему её заинтересовало их мнение, когда её вообще начало это ебать). Лора даже зажимает Суини нос, будто он может сопротивляться, взбалтывает зелье, как суспензию, ювелирная операция — не промахнуться мимо его рта, тронутого окоченением по касательной. Если бы рот не открылся, Лора бы выломала ему челюсть.

Ничего не происходит — кроме того, что она опять понимает, что с чем-то нужно смириться. Не дважды за день, блять, Лора святая, но не настолько.

Она отводит взгляд (разочаровалась очень быстро, чтобы поскорее проглотить обиду, чем глубже запихнёшь её обратно в глотку, тем меньше почувствуешь). Нихуя она не надеялась, конечно, она же не глупая и не настолько наивная, чтобы верить в то, что может что-то сделать. На тело Суини смотреть не хочется. Слова Шэдоу о том, что она ему не нужна, тоже до последнего не хотелось замечать. Лора замечает какие-то паттерны.

А когда Суини открывает рот — максимально неэлегантно, это помойка в прямом и переносном смысле, от него ужасно воняет — смотреть страшно и опять хочется отвернуться, чтобы не выдавать лица, если посмотришь на Суини хотя бы украдкой, реальность ёбнет тебе по лицу, нехуй надеяться, может, научишься хотя бы на таких пранках.

— Ты мой должник, — слова Лора зажёвывает, потому что не знает, что сказать.

Ей страшно.

— Самокруток нет, может, снизойдёшь до мальборо?

Впервые за всё это время у неё что-то получилось. И всё равно похоже на подарок, которым покрутят у носа, чтобы потом посмеяться — что ты себе возомнила? Лора закусывает губу и смотрит Суини в глаза (закончите это прямо здесь и сейчас, пожалуйста).

— Не хватило.

Небо пластмассовое. Закидывая голову, бросать в него бычки, в надежде, что они не приземлятся обратно на лицо. Небо пластмассовое, раздутое, как затопленный потолок. Пластмасса расплавится ровно к полудню, разлившись по токийскому асфальту — никто и не заметит. К закату ноги будут проваливаться в растопленное месиво — никто и не заметит. Сёко покупает в круглосутке новую зубную щётку, чтобы чистить кеды, заворачивает её в Shōnen Jump, а потом звенит бутылками и фальшивым айди.
Небо пластмассовое, как кузов голубого грузовичка, увязшего в песочнице. Пластмассовое, как её нервная система, которая плавится даже под 25-ю градусами из бутылки сётю.

— Слушай, .. — выдох.

Сёко молчит.

Запястье Гето должно быть крепким, таким, чтобы не сломалось с первого раза. Но Сёко смотрит под ноги на выпавшие шурупы — подбери и вставь обратно. Сколько бы она не пыталась — не подходят. В перекрёстках вен — минные поля. Чинить людей всегда оказывается сложнее, когда они похожи на Гето или Годжо — эти двое меняются быстрее, чем Сёко успевает моргать, и в конечном итоге не обращать внимание становится проще всего. Время ходит за ними с совочком, шаркая, словно уборщица в беззвёздном отеле, и прибирает отколовшиеся запчасти.

Сёко хочет как лучше, особенно, когда видит, как кровоточат другие ; хочет шутить их общие шутки, драить парты от глупых рисунков Сатору, чесать за ухом проклятий, что приобрёл Гёто.

Хочет как лучше, поэтому молчит, как динамик в пустом аэропорту, когда ждёшь объявление своего гейта, а его всё нет и нет.
Закури она прямо сейчас, сразу стало бы понятно, что молчит намеренно — каждая затяжка, как шторка, позволяющая ей притвориться, что она слишком занята, чтобы говорить. Так хотя бы сойдёт за глубоко размышляющую.
Смысл говорить со смертниками, что пытаются ладонями прикрыть решето в груди. Даже у Шивы не получилось бы все дыры руками заслонить, чтобы из них не вытекало.

Гето как будто натянул чужую кожу, едва вместился в незнакомое тело и теперь говорит много ( для их обычных разговоров ), чтобы не задерживать воздух в надутых до предела лёгких. Не то, чтобы в первый раз. Хочется взять иголку и лопнуть.
Сёко тянет руку, чтобы оттянуть нижнее веко Гето, посмотреть на слизистую, где, словно тысяча паразитов, должен копошиться набор экзекуций. Сёко делает вид, что не замечает лопнувшие сосуды.

— ‘Не бери в голову,’ — передразнивает. — Ради себя стараться не пробовал ?
Она откладывает в сторону рифлёное полотенце. Лучше бы они молчали до ломоты в голове и до момента, когда станет слишком поздно : Сёко предпочитает корить себя за несказанные слова, что за сказанные, но не те.
Раньше она могла сутками сидеть в медпункте, мять белые простыни, думать когда сходить в кино — сегодня или чуть попозже сегодня ? — и не гадать, чем там занимаются Гето и Годжо — кого в этот раз они пытаются избить до смерти — друг-друга, проклятья или самих себя.
— Может ради денег, как Мей Мей ? Или, если очень хочется, мира во всём мире ?

Раньше Сёко действительно хотела говорить сутками на пролёт о важном ; сигареты и алкоголь оказались разговорчивее. Сёко закуривает, скидывая пепел в раковину.

Теперь её старые мысли по голове растянуты, как бельевые верёвки — снимать некогда, ведь изобрели стиральную машину.
На слишком долгие речи Гето и Годжо привыкли отворачиваться, а Сёко — смотреть им в район лопаток, держа в руках иголку, но так и не найдя в себе силы проткнуть, чтобы лопнуть.

— Хочешь ? — в протянутой сигарете больше ответа на все его вопросы, чем в словах ; если бы Сёко действительно знала ради чего это всё, то не тратила бы время на никотиновые и этаноловые ритуалы.

Пластмасса течёт по спине и принимает идеальную форму позвоночника, так, словно действительно знает как всё внутри под кожей происходит.