«Ради общего блага», — говорил Гриндевальд, но в Британии его не услышали. «Волдеморт — это моё прошлое, настоящее и будущее», — говорил один любитель плохих псевдонимов. «Любовь, Гарри», говорил Дамблдор, но в золотой фонд цитат это не вошло. «Nothing great about Britain», говорят в 2028, устав от революций и магических войн.

NOTHING GREAT ABOUT BRITAIN

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.



ONIROSIGN

Сообщений 1 страница 8 из 8

1

[nick]Marcia May Meyer[/nick][status]haha sound[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/0013/08/80/2/183005.jpg[/icon][char]Марша Мэй Майер[/char][lz]как первый альбом the jesus and mary chain[/lz][wrk]буржуа на выезде[/wrk]http://forumupload.ru/uploads/0013/08/80/2/237117.jpg

441. Речь идёт именно о том моменте, когда некая машина влечёт героя по времени вспять, — о минуте, когда он выходил из воды на пляж; эта минута будет повторяться и модифицироваться на протяжении всего фильма. Гастон Бунур писал: «Клод плавал, плывёт и будет плавать вокруг этой минуты, в которую заключена вся его жизнь. Неподвластная порче и неприступная, она сверкает в лабиринте времени, словно алмаз».

+5

2

[nick]Marcia May Meyer[/nick][status]haha sound[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/0013/08/80/2/183005.jpg[/icon][char]Марша Мэй Майер[/char][lz]как первый альбом the jesus and mary chain[/lz][wrk]буржуа на выезде[/wrk]— тут довольно мило. — марша осматривается немного брезгливо, немного восхищённо, тут определённо должно было быть грязнее, может быть, они попали в вип-участок, куда не пускают проституток и бездомных, зато принимают тела, убитые вечеринкой на бульваре кауенго.

— зря ты всё-таки за мной увязался, лицо такое, будто сейчас инфаркт схватишь. это бесценный опыт для сценариста, согласись.
её знакомых много раз задерживали с кокаином или травой — поправочка — белых знакомых, белые, как известно, копам не интересны. у ронни, например, в холле висит магшот — почётно, весело, забавная история. роберто бы очень подошла пересвеченная чёрно-белая фотография — марша оборачивается на него, но выражение лица по-прежнему озадаченное, брови сдвинуты, угрюмая морщинка расчертила лоб.

как только кто-либо предлагал ей своё беспокойство, смятое во влажной ладошке, она отвечала «я не сильвия плат, нечего бить меня током», сейчас никто уже не предлагает, и даже на слухи реагируют сдержанно — рутина, вежливая эмоция, наверное, они так же отвечают родителям, рассказывающим одно и то же на протяжении десяти лет. у роберто эмоция невежливая (она уже хорошо запомнила его голос, нудящий над ухом: роберт, роберт, не роберто; обычно марша отвечает ты не понимаешь, дело не в букве «о»), и его удивление привычным вещам кажется ей трогательным. странное дело — денег у него дохуя, в колледже с ним наверняка учились ребята, обсасывающие одну и ту же серебряную ложку, значит, круг интересов и приключений у них примерно один. как ты это пропустил, роберто. у нас так принято, роберто. дурак, что ли, роберто.

марша прикладывается лбом к решётке (слишком редкая), зовёт полицейского (мистер полицейский), а нам точно нужно тут сидеть? я уверена, что у владельца машины нет ко мне никаких вопросов, мистер полицейский смотрит на неё как на милого щенка, заснувшего посреди коридора, роберто смотрит на неё, будто в рот набрал все тяжёлые слова, которые накопились за время знакомства, и последнее, заброшенное, как камень в лобовое стекло, уничтожает несущую конструкцию челюсти, и сейчас рот распахнётся, и говорить они будут не о сакральном значении буквы «о».

— если честно, я даже не помню, что сделала, — марша садится, вздыхает, закатывает глаза, так ли это важно, зачем мы тут сидим, скучно, душно, некуда идти, — я, кажется, проебала зажигалку. у тебя есть?

+3

3

телефон надрывается-надрывается и затихает: молчание впускает его в себя, но не становится громче — будто кто-то накрыл все звуки подушкой и спрятал под одеяло. так всегда происходит, когда появляется марша — мир доносится словно издалека, приходит к нему с опозданием (роберто сверяется с расписанием: пятнадцать минут — больше того, что можно объяснить просто случайностью). обычно он списывает это на её суетливость, раздражающую шумность движений (поворот шеи — будто треск брошенного в стакан льда, губы шевелятся с хрустом лопающегося попкорна), но сейчас они необычно тихие и эта тишина расстилается под ладонью как согретый солнцем капот.

роберто опускает взгляд: кажется, он всё ещё может видеть повисший в воздухе след от её касания — в детстве он мог бы спрятать его в коробку с сокровищами (крохотной моделью игрушечного самолёта, найденного на прогулке с самой красивой девочкой в группе каштана, книгой, которую сделал для него дедушка своими руками). это помогает нащупать внутри странное спокойствие — такое приходит, когда слишком долго держишь глазами открытыми и наконец-то их закрываешь, и не приходит, если до этого не устал.

— возможно, — соглашается он, растирая запястье, и сам же морщится от доброжелательной интонации понимающего и лояльного взрослого: «расскажи мне, что с тобой происходит — я хочу помочь». большой шаг вперёд (раньше ему лучше удавалась роль отца, ругающего сына за разбитую тачку), но всё ещё слишком далеко от желаемого. — он это заслужил.

роберто ждёт, что вместе с принятием придёт желание присоединиться, но оно не приходит: он растёт слишком быстро, как нескладный подросток. на ставшие слишком маленькими вещи смотрит с сожалением: из-под коротких брюк выглядывают узловатые щиколотки, смешно топорщатся рукава пиджака. нервозность мешает настроить радио на её волну — соскальзывает с blondie на joy division и чувствует себя отвратительно старым. её лёгкость кажется смесью золотого и красного, но бросишь в воду — вода станет чёрной. роберто чувствует, как внутри дребезжит что-то угрожающее и не может избавиться от надоедливого беспокойства.

— не пытайся отвлечь меня, — роберто шутливо хмурится, чтобы в ту же секунду испортить впечатление коротким смешком. раньше он так не умел — лицо было больше похоже на гипсовый отпечаток, муку, которая возникает на лице каждого при попытке почитать базена. — опыт, в конце концов, действительно бесценный.

улыбка гаснет — роберто не хватает чуткости, чтобы не оттенять ситуацию своей угрюмостью.

— похуй на копов. похуй на стекло. ты... я не понимаю, что с тобой происходит, — он думает, не взять ли ладони марши в свои, но думает слишком долго. — и, кажется, ты тоже не понимаешь. это меня беспокоит, а не перспектива провести ночь в участке.[nick]Roberto Boscana[/nick][status]morning talk / supersymmetry[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/0013/08/80/2/791386.jpg[/icon][char]роберто боскано[/char][lz]thank you whoever tuned the radio to rain[/lz][wrk]сценарист[/wrk]

+3

4

[nick]Marcia May Meyer[/nick][status]haha sound[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/0013/08/80/2/183005.jpg[/icon][char]Марша Мэй Майер[/char][lz]как первый альбом the jesus and mary chain[/lz][wrk]буржуа на выезде[/wrk]оттенки раздражения: скучающее, выжидательное, обеспокоенное, предгневное; какой-то новый вид роберто открыл на прошлой неделе, когда умудрился саркастично достать из кармана мелочь, и все его движения, казалось, были пропитаны ещё-не-злобой. марша умеет такое определять, но не связывает с собой. наверное, у него не очень хороший день.

«если вы решитесь войти, остерегайтесь есть их еду или пить их вино», жаль, на входной двери марши это не написано, у нас, говорит она, не вересковый, но всё же холм. влезешь на год — постареешь на десять, меня эта зараза не коснётся, потому что гость здесь ты.

— ну, мне не нравится, но нужно видеть хорошее, разве нет? — она хочет добавить что-то ещё, но мысль не останавливается и исчезает в словах, которые роберто доставать не хочет.

ничего, зато есть зажигалка.

портсигар ему она даже не предлагает, какие у него вообще вредные привычки, кроме занудства? занудство убивает, роберто, рак в лёгких это, конечно, грустно, но ещё грустнее ходить с лицом, которое мы надеваем глядя на ротко в moca, непроницаемое такое лицо, по которому одно только ясно — ты зажевал своё мнение, потому что оно обречено на провал. так ты смотришь на нас, роберто, будто и сказать уже нечего, только слова тратить.

— спасибо! — марша забирает зажигалку, касается большим пальцем его ладони и щёлкает языком.

самокрутка зло загорается и не менее язвительно затухает — ага хорошо я так тоже умею — зажигалка щёлкает один, два, три раза, марша освобождает уголок рта, чтобы выдавить через него «извини», и только на втором «извини» слишком плотно набитый табак поддаётся. главное теперь поменьше болтать, или самокрутка опять потухнет, придётся или лёгкие тренировать, или чужое терпение, и марша никогда не выберет первое.

— возможно! — чешуйки эмбер лиф липнут к губам. — возможно, я разбила ему лобовое стекло. жаль, у меня не было биты, всегда хотелось на что-нибудь эффектно замахнуться.

в знак вежливости марша тем же уголком рта пускает дым вправо. могла бы роберто в лицо — делала так несколько раз — но сейчас ничего забавного из этого не выйдет, роберто, кажется, устал, и она вроде бы тоже, но злость так и не догорела, потому марша барабанит пальцами по колену, запрокидывает голову, смотрит в откушенный плесенью потолок и нервно стряхивает пепел. она готова начать новый цикл, но отвлекается на роберто, когда он вообще кого-то касался?

у неё движения порой суетливые, всегда хотелось от этого избавиться, кто-то даже посоветовал специально двигаться помедленнее, но на такие жертвы марша пока не готова. роберто выглядит как человек, который запланировал все слова и жесты за день до этого и отступать от плана не готов.

— да забей, завтра никто и не вспомнит, — больше всего ей бы хотелось, чтобы он улыбнулся, отметил незначительность ситуации, нам же весело, весело, нет? роберто не улыбается. — зря ты за мной увязался, может, у тебя утром дела какие есть?

+2

5

конечно, думает роберто. ну, разумеется, что ей ещё сказать. если и был у марши когда-нибудь страх, то она его уже давным давно раздала: вместе с кокаином, случайными сплетнями, билетами на премьерный показ. роберто, в любом случае, её другой не застал: всё сползает с неё, будто летний загар — повисает тенями, что отбрасывают заросли травы на шкуру спящего льва. лев становится тигром, чёрные полосы отпечатываются на жёлтой шерсти, но внутри всё-таки не проваливаются.

по крайней мере, так кажется: в первую очередь — марше, позже — её друзьям (каждого из них хочется встряхнуть, попытаться привести в себя). роберто трёт переносицу, расправляет складку — с первого раза не получается: с него загар сползает кусочками кожи и грязными пятнами. может быть, в последнее время злиться так сложно, потому что он чувствует: с мартой происходит гораздо больше, чем ему кажется. чем кажется ей.

роберто бросает взгляд на её лицо, но не находит ничего, кроме щелчка жвачки, блеска очков. может быть, стоит посмотреть ещё раз.

— уверен, что тебе нравится. — выплёвывает, как обычно, будто цепляется чертополохом за подол платья. отгораживается от неё скрещенными на груди руками, складка опять проступает. раздражение растворяется в слюне мятным леденцом: роберто толкает его за щёку, вздыхает глубоко и шумно (почти не демонстративно, почти без подразумеваемого упрёка). под языком горько и холодно — хочется вложить эту эмоцию в её рот.

роберто не отворачивается, будто надеется, что серьёзное выражение лица выведет её из себя, но марша весь мир способна уместить в собственный смех, оставить на стакане вместе с отпечатком губной помады.

— держи.

участок кажется тенью, которую отбрасывает марша, поэтому он не оглядывается, не осматривается. собственный страх размывается её бесстрашием (роберто говорит: легкомыслием), он пытается нащупать план, но достаёт только зажигалку.

— что ты вообще помнишь? — получается спокойнее, чем ожидалось. роберто выдавливает остатки тревоги из собственного лица, натыкается только на комья усталости. садится рядом. — тебя это не беспокоит?

воздух в саванне забивается хлебными крошками под одежду — сначала раздражает, заставляет судорожно чесаться, а потом протягивается от синего к золотому. за спиной раздаётся чьё-то рычание, ночь подкрадывается неожиданно, обжигает своим касанием. в эти моменты почти не испытываешь дискомфорта. с маршей — так же, только роберто этого пока что не осознаёт. дотрагивается до её руки, достаёт из памяти звук разбившегося лобового стекла.[nick]Roberto Boscana[/nick][status]morning talk / supersymmetry[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/0013/08/80/2/791386.jpg[/icon][char]роберто боскано[/char][lz]thank you whoever tuned the radio to rain[/lz][wrk]сценарист[/wrk]

+2

6

[nick]Marcia May Meyer[/nick][status]haha sound[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/0013/08/80/2/183005.jpg[/icon][char]Марша Мэй Майер[/char][lz]как первый альбом the jesus and mary chain[/lz][wrk]буржуа на выезде[/wrk]— не благодари. расплатишься потом, — марша благородно отмахивается.

не пытайся отвлечь меня. она откровенно пялится, резко повернув голову, довольно улыбается — от чего отвлечь, роберто? — всё-таки не хватает здесь музыки, и вообще всего не хватает.

— не раздувай.. драму. как там говорят, когда горит дом соседа, неси воду в свой? ну вот и с драмами так же.

на секунду она затыкается, пытаясь вспомнить, кто вообще так говорит. возможно, мать как-то обронила — поговорка-то бессмысленная — а марша ухватила при переезде, мусор собирать она любит.

поначалу роберто морщился, когда при нём курили — сразу понятно, мальчик, выкормленный в тепле и уюте, за таких слишком много переживают, и носы у них становятся чувствительные — сейчас на лице ни морщинки, если не считать тех, которые предназначены не сигарете. так держать, думает марша, спустя год-другой разгладим твоё лицо, будешь на всё реагировать либо смехом, либо криком, и даже отличать одно от другого не будешь.

кто-то громко сморкается (хочется верить, что в салфетку) — явление непривычно бытовое, в участке ждёшь соседства с улицами, названия которых требовали забыть в детстве. марша выбрасывает то, что осталось от самокрутки — большую её часть, фу, роберто, курить здесь! неприлично! — и срывается с места.

звук придаёт ей сил и уменьшает значимость чужого серьёзного лица. будь тут полная тишина, марша бы сдалась. какая-то часть неё требует ответить роберто хоть что-нибудь, но она никогда не слушала никого, включая себя.

— офицер, — говорит это так, будто представляет его кому-то из своих друзей, — право на звоночек?

чётко она помнит только о праве на молчание, но такими глупостями пользоваться не стоит, мы же не в каком-то фильме.

на роберто она смотрит почти виновато, может, потому что услышала только про ночь в участке — это можно исправить, и если не ночевать тут, то и неприятностей не будет, потому что где нет последствий, нет и повода для беспокойства.

— не смотри так, сейчас всё решим. я тебя в это втянула, я и вытащу, — вид у марши гордый.

у офицера лицо щедрого отца, который решил сделать исключение и накормил детей пиццей вместо нормального ужина. нужно почитать про права.

— привет, это марша, — говорит она чуточку громче, чем стоило бы, зато жизнерадостно, — ну что, свершилось! помнишь, мы спорили, кто из нас попадёт в участок. не смейся, я же не специально. хочешь развеять этот томный вечер? по голосу слышу, что скучаешь—

жестом она подзывает полицейского, но он, к сожалению, по губам читать не научился,

— подожди секундочку, какой это адрес? нет, не отвечайте, лучше в телефон скажите… всё, жду тебя, вернее, ждём.

марша поворачивается к роберто, подмигивает, конечно, для убедительности выставляет не один, а два больших пальца, что значит: всё окей, подельник, зря волновался. энергии столько, что на скамейку возвращаться не хочется, и марша усаживается на корточки перед роберто. руки скрещены, глаза смотрят в глаза.

ты тоже не понимаешь. это меня беспокоит.

царапнуло, можно сказать.

+2

7

невысказанные слова щиплют более, чем высказанные — роберто долго смотрит на свои руки, перед тем, как лечь спать. кажется, стоило тогда сделать чуть больше — прощупать её сквозь одежду, найти мягкое место, вытащить маленькую змейку у неё из рукава. налить молока, приручить, показать, что всё в порядке, отпустить в траву, если здесь где-то найдётся трава.

заснуть без снотворного не получалось, и это было правильно — роберто, безусловно, обосрался. был момент, а он от него отказался — из страха? из полицейского участка их забрали, и что-то осталось там — яйцо, которое, если бы его подержали в руках, могло вылупиться. это предательство?

марша несколько дней не выходила на связь — роберто мерил свою комнату шагами, раскрывал книги и клал их на место, наливал себе чай и забывал о нём. самому звонить было неловко, стыдно, будто муравьи ползали по свитеру. будто она сказала что-то, а он не понял — два поднятых больших пальца, улыбка, иногда она казалась ребёнком, и это беспокоило. царапало, можно сказать. роберто искал в себе силы набрать номер, но она, как всегда, сделала всё сама: поехали в кино.

облегчения не было, но радость пришла сама. не радость, а радости, словно их было несколько — толкались в горле, толпились в животе, выкручивали его, будто мокрый свитер. роберто сел, немного потерял форму, но всё ещё казался собой — конечно, поехали.

после полицейского участка поехать, казалось, можно куда угодно.

— что сегодня за фильм? — это неважно, неважно, руки заплетаются, пытаясь не коснуться её руки, руки заплетаются, опускаясь в банку с поп-корном. закат сегодня — будто заросли дикой земляники: солнце блестит, как осколок бутылки на пляже, врезается прямо в живот. марша вытягивает руки из открытой крыши — ловит воздух: этот воздух они могли бы закупоривать в банки, продавать. дорого. марта добавляло в него что-то, от чего щипало в носу и щемило в горле — когда роберто не беспокоился, он мог поймать это чувство за хвост. оно извивалось, не давало заглянуть себе в глаза, роберто так и не узнал его имя, но он и не спрашивал.

— ты хочешь остаться здесь на всю ночь?

становилось прохладно, роберто думал, предложить ли ей свою куртку или это перебор. или марта огрызнётся, как непослушный подросток, шмотки у тебя токсливые, тебе нужен личный стилист, хочешь, лучше съездим по магазинам?

вишнёвая содовая разливалась во рту, и роберто на секунду забыл о своём беспокойстве, словно не было этих дней. может, змейку, сидящую у неё в рукаве, ещё можно выманить, напоить молоком.  [nick]Roberto Boscana[/nick][status]morning talk / supersymmetry[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/0013/08/80/2/791386.jpg[/icon][char]роберто боскано[/char][lz]thank you whoever tuned the radio to rain[/lz][wrk]сценарист[/wrk]

+2

8

[nick]Marcia May Meyer[/nick][status]haha sound[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/0013/08/80/2/183005.jpg[/icon][char]Марша Мэй Майер[/char][lz]как первый альбом the jesus and mary chain[/lz][wrk]буржуа на выезде[/wrk]строчки выходят нелепые, костлявые, соединения слов выпирают из-под тонкой кожицы мысли — марша начинает уже пятую страницу дневника, кажется, будто это чем-то поможет, хотя помогает только трава.

они вернулись к утру — нет, она вернулась, в ту ночь «я» обратилось в «мы», но мгновенно отщепилось, стоило оказаться одной. так она обнаружила, что руки немного трясутся, а в ушах по-прежнему пульсируют отголоски музыки, зацикленные фразы и тревожный ритм; час она сидела, пытаясь отгадать, какую песню слышала последней. что-то из машины спенсера, наверное.

марша проснулась к вечеру — солнце сердито пунцевело из-под плотных гардин — снова звонила мать, уже второй раз за два дня, в переводе с их семейного наречия это что-то между катастрофой и внеплановым визитом родственников; мать так и сказала: я больше не могу, и марша сразу поняла, о чём речь. знаков было много, знаки были щедро рассыпаны по всему последнему году, марша даже застала несколько ссор — давно не видела, чтобы родители ругались, и это разбудило что-то тонкое, детское, большое, как ранний ужас.

с тем же ужасом днём раньше она вышла на вечеринку, встретила роберто, встретила тех, кого нельзя видеть в такие дни; это должно было помочь: чужое присутствие, разговоры, кокаин, в конце концов.

не помогло.

телефон звонил, пока не перестал, тревога заканчивалась вместе с запасами травы — наверное, нужно было сразу залечь под одеяло на несколько дней, не прерываясь на вечеринки и полицейские участки, но так у них не было бы забавной истории — первый день тело казалось ватой, не сахарной, а медицинской, плотной, лезущей из всех щелей; марша лежала на кровати, и хотелось лечь ещё больше, куда-то глубже, хотелось что-то отпустить или снять с себя, эмоций не было — только бесконечная тяжесть.

на третий день тяжесть не проснулась, и марша радостно пошла делать кофе.

возможно мне на эту цепь
не хватит юмора

она уже час не думала о том, о чём не могла перестать думать всю неделю — марша прячет неровную улыбку в кулак, радость кажется глупой, будто удалось что-то от мира скрыть и тем самым отменить (событие, значимость, перемены). может, дело в траве, может, в пахнущем настоящим летом ветре, может, она снова вцепилась в случайного человека — как всегда оставалась с кем-нибудь после вечеринки, лишь бы не уходить одной, так и сейчас царапает роберто ногтями, зная, что он пока не уйдёт, но когда-нибудь и его терпение вырастет до той отметки, на которой люди устало исчезают.

la mariée était en noir, — марша делает важное лицо и ошибку в произношении каждого слова, — «невеста была в чёрном». ну это, ваше, французское.

не удержалась от ремарки.

— тебе никогда не казалось, что трюффо похож на коммивояжера? у него такое представительное лицо, будто и его можно упаковать в чемоданчик.

сегодня важный день — она впервые попробовала грейпфрутовый швепс. на языке горчит. вопрос роберто почему-то удивляет, будто не он должен был огласить список дел, в который марша невзначай проникнет, а теперь получится, что её пригласили. все эти дни она вычисляла, что весит больше: его желание протолкнуть сценарий или череда разбитых лобовых стёкол (восторг от забавного события начало размывать мыльной водой, марше почти кажется, будто что-то не так).

— не знаю? можно, наверное, — она переводит взгляд на экран, потом на роберто, потом снова на экран, — какие у тебя планы?

+3



Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно